Шесть подозреваемых - Страница 45

Мы никогда об этом не заговариваем, сам знаю: отец погиб во время несчастного случая на дороге. Хотя мне было всего шесть лет, до сих пор я не в силах забыть его завернутое в белую простыню тело, лежащее перед нашей палаткой. И то, как мама ломала свои браслеты, а потом долго билась о стену головой. Неделю спустя появился грузный мужчина в белой курте-пиджаме. Он побеседовал с матерью, кротко сложив ладони, пролил несколько крокодильих слезинок и вручил ей двадцать пять тысяч рупий. В придачу она получила работу в храме и дом. После смерти отец дал нам больше, чем смог дать при жизни.

— Слушай, ты уже месяц назад уволился из прислуги. Может, пора искать новое место? — спросила мама под вечер, когда вернулась с работы. Последнее время она ни о чем другом говорить не в состоянии. — Зачем было получать университетский диплом, раз ты собираешься только бездельничать? Аррэ, не хочешь подумать о старой матери, пожалей хотя бы сестру. Как она выйдет замуж, если брат не приносит в дом ни рупии? Господи, ну для чего ты послал мне сына-лентяя?

Я улыбаюсь:

— Как раз собирался тебя обрадовать. Я только что устроился на новое место — диспетчером тарного завода на Эм-Джи-роуд. Буду получать десять тысяч в месяц.

— Десять тысяч? — У матери округляются глаза. Потом она хмурится: — Часом, не врешь?

— Клянусь тебе папой, не вру, — торжественно отвечаю я.

— Слава господу Шиве… Слава господу Шиве… — Мама возводит глаза к небу и опрометью бросается вон из дома.

Теперь побежит раздавать возле храма сладости всем подряд.

Чампи даже не улыбается.

— Как же можно так беззастенчиво лгать? Мне жаль ту девушку, которая станет твоей женой.

— А что ей больше понравится — выйти за миллионера-лгуна или за честного босяка? — ухмыляюсь я.

Сегодня явилась одна девушка в джинсах и топе с набивным рисунком, хочет взять интервью у Чампи. А она ничего — кареглазая, коротко стриженная. Представилась как Нандита Мишра, режиссер-документалист.

— Мой замысел — сделать фильм о газовой трагедии Бхопала и ее последствиях четверть века спустя. Хочу рассказать о Чампи с точки зрения повлиявших на ее жизнь событий двадцатипятилетней давности, — серьезно говорит она, устанавливая штатив.

Сестра торопливо уходит на кухню, старательно умывается и, приколов себе в волосы цветок, возвращается — теперь она готова предстать перед камерой. Чампи довольно быстро освоилась со всеми этими журналистами, ловко вворачивая в свою речь слова и выражения вроде: «загрязнение окружающей среды», «преступный сговор» и «компенсация».

Окончив запись, гостья поворачивается ко мне:

— Скажите, у вас есть знакомые в Санджая-Ганди?

— А что? Разве у девушки вроде вас могут быть там дела?

— Мой следующий проект — фильм о трущобной жизни. Что-нибудь в духе «Салам, Бомбей», только поострее, пожестче. Мы привыкли смотреть на трущобы из окон автомобилей и поездов, а многие ли отважатся ступить на их территорию? Хочу, чтобы зрители почувствовали себя так, словно сами пожили в этом районе.

— Мадам, трущобы не аттракцион для туристов, — усмехаюсь я. — В подобном месте нужно родиться, чтобы его понять.

— Отлично сказано, — немедленно вскидывается она. Вы не могли бы повторить это перед камерой?

И вот я тоже готовлюсь дать интервью, первое на своем веку. Мне ли, с трех лет игравшему на обочинах Санджая-Ганди, не знать жизнь трущоб? Я видел, как семья из шести человек ухитряется разместиться в помещении размером восемь на восемь футов. Как девушка защищает свою стыдливость, принимая «душ» у городской колонки, перед сотнями людей. Как женатая пара пытается заниматься любовью, зная, что множество глаз украдкой ловит каждое движение. Как взрослые мужчины усаживаются в ряд на краю железнодорожного полотна и гадят, будто здоровые буйволы. Как нищие плодятся подобно москитам и живут хуже псов, покуда псы богачей почивают на матрасиках «Данлопилло» в особняках, куда нет доступа насекомым.

Я мог бы всем этим поделиться, но почему-то, оказавшись перед объективом, молчу, будто воды в рот набрал. Нандита Мишра пробует меня растормошить, однако слова застревают в горле, и все тут. Наконец она сдается и начинает убирать технику.

После ее ухода я долго размышляю о своей неудаче. В чем дело — в камере или же в чемодане, спрятанном под матрасом? Может быть, завладев богатством, я уже не способен думать как обитатель трущоб?

Дипломат у меня уже десять дней, и никто за ним до сих пор не явился. И тогда я решаюсь: на территории храма буду жить скромно и аскетично, как прежде, зато за его пределами позволю себе превратиться в совершенно нового человека. Пора потратить немного деньжат, насладиться выпавшей удачей. Даже знаю, с чего начать.

На третьей от храма улице расположена стоянка такси. У обочины припаркован желто-черный автомобиль; водитель сидит и читает газету. Я стучу в окошко.

— Вы свободны?

Таксист, пожилой сикх с нечесаной бородой, опускает стекло и что-то сплевывает на дорогу.

— Кто едет-то?

— Я.

Он с нескрываемым презрением щурится на мою замызганную одежду и покрытое пылью лицо.

— Да ты хоть раз в жизни ездил на такси? Знаешь, сколько стбит прокатиться? — язвит водитель.

— Каждый день только этим и занимаюсь, сардар-джи, — отзываюсь я и сам удивляюсь тому, как высокомерно звучит мой голос. — Отвезите меня к торговому центру «Ансал плаза». И побыстрее.

При виде нескольких тысячных купюр у себя перед носом водитель меняется в лице.