Стояли первые дни октября. Юго-западный муссон Куала-кенья сменил гнев на милость, и вновь наступила жара. Для того чтобы в полдень выйти под лучи палящего солнца, требовались решительность и особый склад характера.
Меламе и Пемба остановились перед хижиной и переглянулись.
— Третья смерть за эту осень, — дрогнувшим голосом промолвил мужчина постарше. — Легионы эука растут.
Пемба мрачно кивнул:
— Злобные духи множатся — добра не жди. Если так и дальше пойдет, мы все скоро вымрем, словно дюгони.
— Ах дюгони! Я почти забыл, каковы они на вкус, — проговорил Меламе с тоской и облизнул пересохшие губы.
— А Пемба еще помнит. Вообще-то я убил дюгоня в день своей инициации.
— Да, ты был великим охотником. Одним из лучших, — с одобрением отозвался Меламе. — А нынешняя молодежь? Они даже в день танагиру пьют пиво и колу, это иноземное пойло!
— Твоя правда, Вождь. Что же сказать? Мой Экети ничем не лучше прочих. То и дело вертится возле чиновников из Службы социального обеспечения, ожидает подачек. Говорят, он меняет мед и серую амбру на сигареты. Я не раз уже заставал его за курением. Позор на мою голову, — глухо ответил Пемба.
— Думаю, самое время навестить шамана, — рассудил Меламе. — Сегодня мы все будем заняты погребением Талаи, но завтра утром нужно собрать совет. Как-нибудь поосторожнее передай всем нашим. Встречаемся в лесу, возле хижины Нокаи.
Там нас не выследят хищные глаза чиновников соцобеспечения. Есть среди них один особенно пронырливый… Как же его… Ашок.
— Это ты верно заметил, Вождь. Он проявляет нездоровый интерес к нашему племени. Дети даже прозвали его Том-Подгляда. — Пемба рассмеялся.
— По-моему, он опаснее змеи. Постарайся, чтобы Ашок не пронюхал о нашем замысле.
— Да, Вождь, — кивнул Пемба..
Лес переливался всеми оттенками зелени с легкими вкраплениями белой и розовой красок — это с ветвей свисали грозди вьющихся орхидей и розовые лилии росли тут и там густыми пучками, напоминая муравейники. Треугольные гималайские кедры колоннами уходили в небо. В джунглях царил неумолчный гам, повсюду кипела жизнь. Облака мошкары гудели свои монотонные песни. В зарослях орали невидимые длиннохвостые попугаи. По кустарникам скрипели цикады. В подлеске ползали вараны и змеи.
Меламе стоял на маленькой опушке под сенью раскидистого вечнозеленого гарджана, прямо напротив хижины шамана, и озирал свое стадо. Женщины, как всегда, делали украшения из ореховой скорлупы и морских ракушек, собирали хворост или заплетали волосы в косы. Мужчины обтесывали большую колоду, пытаясь построить лодку.
Вождь глубоко набрал в грудь лесного воздуха, еще напоенного ароматами утренней росы, и с грустью взглянул на обрамленный древесными кронами пейзаж. Этот жалкий зеленый оазис — вот и все, что осталось прежнего на острове. Поселение в Заливе Дюгоня было усеяно бревнами. Дребезжащие грузовики, до краев груженные древесиной, ежедневно тряслись по Древесной дороге Малого Андамана. Остров пустел на глазах, лишаясь лесного покрова. Буквально каждый клочок земли теперь занимали рисовые поля и кокосовые плантации. И только здесь, в этом последнем убежище, островитяне могли еще слушать пение птиц и просто быть самими собой — нагими, вольными, живыми.
— Ну что, готова приманка? — спросил вождь.
Пемба кивнул, указав на большой глиняный горшок у себя в ногах. Меламе с довольным видом повернулся и постучал в дверь конической хижины знахаря, настолько низкой, что войти в нее можно было только на четвереньках.
— Уходите! — прокричал торале. — Нокаи видел дурные сны. Нокаи не может покинуть хижину.
Меламе вздохнул. Нелюдимый и скрытный знахарь крайне редко выбирался из леса и вообще прославился своей несговорчивостью. Но без его волшебных чар и знаний племя давно бы вымерло. Нокаи мог остановить бурю, положив размельченные листья под камень на берегу; он умел предсказать приближение болезни по моршинкам на лице и определить пол еще не родившегося младенца, едва потрогав живот будущей матери. Один лишь торале знал, как уберечься от злобных духов и ублажить добрых, как защитить клан во время лунного затмения и как отвести проклятие. Вождь был уверен, что Нокаи может сотворить любое чудо, кроме воскрешения мертвых, и потому продолжал терпеливо стоять у двери с горшком в руках.
— Посмотри, что мы принесли, Мудрец. Это мясо черепахи, совершенно свежее: Пемба только вчера ее изловил. — Меламе снял крышку, чтобы благоухание проникло в хижину. Пожалуй, единственной слабостью Нокаи была его страсть к черепашьему мясу.
Наживка подействовала. Вскоре дверь хижины приоткрылась, и сморщенная рука, схватив горшок, утащила его внутрь. После долгого ожидания торале ворчливо велел гостям заходить. Меламе и Пемба проскользнули внутрь.
В хижине было довольно просторно. Посередине возвышался спальный помост. Потолок украшали самые разные предметы — черепа животных, раковины моллюсков, луки со стрелами, пестрые лоскуты. На земле стояла деревянная чаша, наполненная полосками сушеного мяса кабанов и змей. В дальнем углу в глиняном сосуде потрескивал огонь. Нокаи восседал посередине хижины на великолепной тигровой шкуре, якобы подаренной бельгийским королем в благодарность за исцеление от смертоносной гемоглобинурийной лихорадки. Принесенный горшок лежал у него в ногах, вылизанный дочиста.
Шаман уставился на гостей пустыми глазами, блестящими в полумраке подобно двум озерам.
— Зачем вы меня потревожили? — буркнул он.